|
Панджшер - это узкое, глубокое, извилистое ущелье, кривым шрамом пересекающее тело страны на северо-востоке Афганистана, по дну которого протекает одноимённая, довольно стремительная в своём течении, горная речка.
В переводе с местного языка название Панджшер означает «пять львов». На самом деле львов, т.е. духов, там, по данным разведки, насчитывалось более четырёх тысяч. Сорок исламских комитетов, двадцать четыре склада с оружием, боеприпасами, продовольствием, и прочими, необходимыми для ведения войны материальными средствами. Десяток рудников, на которых разрабатывались золото, серебро, лазурит, алмазы. Четыре госпиталя с иностранным медперсоналом, оборудованных по последнему слову медицинской техники. Две тюрьмы, в которых содержались пленные, в том числе, из советской армии.
Население ущелья, считая себя отдельной республикой, традиционно нелояльно относилось к любой центральной власти из Кабула, будь то принц Дауд, или Бабрак Кармаль, бывший в ту пору президентом Афганистана и сидящий на очень неудобном троне под названием – «советские штыки».
У панджшерцев существовала своя система паспортизации, свои мобилизационные планы и свой набор в свою армию.
От ударов с воздуха эта самопровозглашенная республика прикрывалась системой ПВО, состоящей из более, чем ста зенитных горных установок (ЗГУ), с единой централизованной системой управления по радио. Причем позиции огневых средств большей частью были оборудованы в пещерах с выкатываемыми на рельсах орудийными установками, укомплектованными расчётами, прошедшими обучение в Пакистане, да и инструкторов, не только оттуда, у них было навалом. Часть персонала огневых расчётов представляла из себя смертников, прикованных во время боя к установке, поэтому принцип «по тебе стреляют, уматывай» тут не срабатывал. И ещё одна неприятная для нас особенность действия местной ПВО. Они, сволочи, умели стрелять без применения трассирующих снарядов. Это, в совокупности с пещерным расположением позиций, давало преимущество скрытого применения по воздушным целям, то есть по нашу душу.
Возглавлял всё это войско известный, даже знаменитый полевой командир Ахмад шах Масуд. Безусловно, талантливый военачальник, он виртуозно использовал преимущества рельефа уникального по своему географическому положению ущелья, которое на востоке примыкало к Пакистану, а на южной оконечности кривым ножом нависало над центральной частью Афганщины.
Оружие и другие материальные средства из Пакистана растекалось по всей стране через панджшерское ущелье, которое являлось основной артерией, питающей эту проклятую войну.
Поэтому командование ОКСВ и руководство ВС СССР (Вооруженных сил Союза) прекрасно понимало, что от завоевания сидящего костью в горле оплота душманских сил зависит не только успех летней кампании, но и, возможно, исход всей войны в целом. Подготовке к этой операции было уделено исключительное внимание.
Необходимость тщательного подхода к вторжению в Панджшер показал и сам Ахмад шах.
Годом раньше нашими была предпринята попытка «прогуляться» по этому живописному ущелью. Ахмад шах подождал, когда в него втянутся основные силы, и, используя преимущество в занятии господствующих высот, нанес мощнейший удар по выдвигаемым колоннам… Обратно с боями прорвалась только одна рота…
Он и на этот раз знал, что мы снова собираемся к нему в гости, и знал слишком много кроме этого, как показали дальнейшие события. Его нукеры поклялись на Коране, что нога шурави не ступит в Панджшер.
Замыслом проведения операции предусматривалась, учитывая полученный в боях с Ахмадом опыт, высадка десанта, вопреки устоявшимся канонам военного искусства, непосредственно на голову врага по всему ущелью, а это четыре тысячи двести человек на фронте в сто километров! Десант должен был занять господствующие высоты и обеспечить проход основных сил на бронетехнике по дну ущелья….
Грудинкин, промаявшись целый день на КП, принес к вечеру основу замысла применения авиации. По нему выходило, что на острие атаки, в первой волне планируемого к высадке десанта - наша эскадрилья. А группу захвата площадок, которая раньше всех суётся в пасть врагу, возглавляет сам комэска. Мне же отводилась роль пары ПСО! Вот эт-т да! От обиды перехватило дыхание.
«Ты что ж, Юрий Васильевич, перестал доверять, что-ли, ведь раньше всегда группу захвата я водил»,- спросил его.
«Да ладно, Васильич, тебе ж в акамедь экзамены сдавать»,- смущенно улыбаясь, проговорил командир.
Ему поддакнул и замполит. «Ты уж и так все операции на себя забрал, всюду вперед суёшься, как будто других нет, незаменимый ты наш!»,- довольно зло, что непохоже на Саньку, отчеканил Садохин. Меня аж передёрнуло от такого нахлопа и внезапно возникшего ощущения безопорности под ногами. Так чувствует себя при ходьбе ни о чем не подозревающий человек, вдруг проваливаясь в яму.
Видимо, Грудинкин уловил мое состояние, всё-таки не один месяц в одной комнате живем, вместе воюем, и примирительно заметил: «Ну ладно, на первый вылет уж планы менять не будем, согласование и взаимодействие уже отработано, а на последующие - будь по твоему». На том и порешили.
На следующий день мы полным составом двух эскадрилий (нашей, «зеленой» и соседней - «полосатой») уже прилетели в Баграм. Мамочки, а там уже чёрт те что творится!
Столпотворение людей и техники, суета, гомон, пыль и ругань, гортанные пехотные крики и заклинания замполитов, сбившиеся в стаи начальники и корреспонденты, протуберанцы шатающихся по всем направлениям строем солдатушек, живописные группы летунов всех мастей и специальностей, невесомым перышком летящие куда-то женщины-связистки, почему-то легко пронзающие любую камуфлированную толпу.
Пехоты, десантуры, спецназёров наших и местного воинства, оголив важнейшие стратегические опорные точки, понабрали около восьми тысяч.
Вся авиация 40 армии и несколько полков на территории Союза изготовилась для действий в этой масштабной, исторической операции.
Одних вертушек со всех полков Афгана в Баграм пригнали более сотни. Воодушевило нас то, что командовать всей вертолетной составляющей операции, к нашей гордости и некоторому успокоению, поручили нашему командиру полка, Павлову.
Вечером всех пилотяг, участвующих в операции, а их набралось около трёхсот, собрали вместе, поставили задачу, и пошли мы, как это принято при отработке совместных действий, «топотать». Так мы называли тренаж «пеший по–лётному», забавное, если посмотреть со стороны, зрелище. Несколько десятков взрослых дяденек, попарно стоящих друг за другом, начинают медленно ходить по замысловато расчерченному асфальту, повторяя предстоящие наутро действия, при этом наблюдая манёвр каждого. Налетевшие коршунами неизвестно откуда фотокорры взяли нас в прицел своих объективов. Но есть у лётного состава примета - не бриться и не фотографироваться перед вылетом, поэтому я, пообещав расколотить дорогостоящую оптику об асфальт, разогнал стервятников, к вящему удовольствию своих подчиненных.
Подготовка закончилась, когда солнце уже готовилось завалиться за уютную подушку знакомых горок. Покуривая на крыльце модуля, народ, обычно пребывающий при этом в бакланном режиме, непривычно приумолк. Все думали о том, что предстояло утром.
Оживление внесла проходящая мимо привезенная из Кабула официантка Людка. «Мальчики, говорят, за эту операцию и женщин будут награждать, может и мне медаль дадут?», - проворковала она. Колька Корольщук, курчавый жгучий брюнет небольшого роста, подскочил к ней, и ладонями делая движения, каким разминают тесто, начал тискать поочередно груди прелестницы общепита, приговаривая: «Куда ж, ты, Людк, медаль-то будешь вешать, сюда, или сюда?». Официантка продолжала задумчиво и неподвижно стоять, как корова во время дойки. Король, ожидавший оплеухи, готовясь получить её, как кот, который тянет при хозяевах колбасу со стола, но не может не совершать означенных действий, не дождавшись ответной реакции, отринулся прочь, в модуль, возбужденно вопя: «Восемь месяцев бабу не щупал, восемь месяцев бабу не щупал!...». Дружный гогот разрядил обстановку, стало как-то полегче дышать, чуть отодвинулся наплыв чёрных дум
Рассказывает Пётр Погалов
«Сначала все шло штатно. Правда, когда мы уже на борт пришли запускаться с десантом, корреспондент какой-то подскочил, и хотел нас сфотографировать. Мы, конечно с Витькой Гулиным, бортачём, отказались. А Санька нас буквально за рукав под объектив тянет, что вы, говорит, чертей боитесь, а еще коммунисты. Ну, не на тех он напал, мы увернулись, а он все-таки позировать начал этому…, который с камерой, тебя, жаль, рядом не было.
Взлетели мы. Впереди - Грудинкин со своим ведомым, Шурой Шипуновым. У нас на хвосте тоже ведомым Витя Рязанов болтается, а уж сзади нашей пары - вся остальная эскадра.
Вошли в Панджшер. Смотрю, впереди площадка у Рухи показалась, а первая пара дальше прёт. Ну, думаю, может хотят против ветра зайти. Говорю, чё там Сань, ветра почти нет, давай с ходу сядем. Так и сделали. Саня со своим ведомым машины быстренько посадили, десант высадили и начали мы с этой площадки взлетать. Тут видим картиночку, от которой у меня аж шлемофон приподнялся, так волосы дыбом встали. Грудинкин разворачивается, а по нему ЗГУ начала работать. Пламя от выстрелов у нее от стволов до вертолёта, казалось, доставало.
Грудинкин ничего в эфир не успел сказать. Его вертушка медленно закрутилась и на островок речушки под Рухой упала.
Ведомый, Шура Шипунов шмальнул по зенитке НУРСами, но она, развернув стволы, так по нему огрызнулась, что только шматки с его борта полетели. Смотрю и они, задымив, отвалили.
Александр Шипунов, получив семьдесят два мелких осколка в лицо, шею, грудь, обливаясь кровью, сумел вывести вертолет из под огня, и только потом, теряя сознание, передал управление своему лётчику-штурману Сергею Кузнецову, который довел машину до аэродрома.
Мы продолжили взлёт, и, когда немного набрали высоту, увидели стреляющую ЗГУшку. Ты знаешь, как Саня НУРСами стреляет. Он довернулся на неё и дал залп. Ракеты пошли точно в цель, вокруг установки земля закипела, ну, думаю, заткнулись, гады. Но, как видно, она была в обваловании, или смертник там сидел прикованный, только зенитка снова ожила, и море огня пошло уже по нам…Я видел, видел, как шлейфы от наших ракет пересекались с трассами зенитки, идущими в нашу сторону. Мы продолжали вести стрельбу, всё ближе надвигаясь на стволы, плюющие огнем нам в лицо. Мне казалось, что сейчас мы столкнемся, так и не прекратив огненных объятий. Вдруг я услышал треск, из грузового отсека повалил дым, мгновенно заполнив своей чернотой пилотскую кабину. Где мы и куда летим - уже невозможно было понять. Я закричал: «Саня! Саня!»,- а его из-за дыма не вижу, и он уже не отзывается. Взялся за ручку управления, а она - вялая, как будто её никто не держит. Приоткрыл блистер, чтоб хоть что-то увидеть, смотрю - мы на склон горы несёмся, сейчас столкнёмся. Я только ручку успел вправо отдать, как почувствовал сильнейший удар, и голова-жопа-ноги, куда-то мы стали кувыркаться. Вырубился. Сколько был без сознания, не знаю. Очнулся, кругом дым, в каком положении - не понятно. Шарю руками по пузу, чтобы кольцо привязных ремней вытащить, а его нет. Нащупал его где-то за спиной, дёрнул, и …. вывалился наружу.
Смотрю, вертолёт вдрабадан, горит. Я сунулся снова в кабину, Витьку вытащил. Его кожанка спасла, так бы сгорел. Только, оттащив его, попробовал снова за Санькой полезть, как взрыв раздался, нас аж в сторону отбросило, а вертушка после этого на куски разлетелась.
Прямо скажу, скучно стало. Остались мы с Витьком вдвоём с одними пистолетиками в руках, а кругом враги, шкурой я их в этот момент почувствовал. И точно, как накаркал, гляжу, из-за поворота ущелья грузовая Тойота показалась, ты её, кстати, не видел?
Ну, думаю, хана тебе, бегемотик. Успел прикинуть, сколько выстрелов смогу сделать, чтобы один себе оставить, и так тоскливо стало, что не поверишь, богу взмолился. И тут - грохот на всё ущелье, откуда-то сверху ты валишься. Ё-ЁЁЁЁ! Господи, ты есть, возблагодарил его не знамо как! Приглядевшись, я только подумал, что по такой траектории хрен ты с ходу попадешь на площадку.
Как тебе это удалось, я такой заход век не забуду. Ну а дальше ты знаешь.»
Мы закурили, чуть отойдя от израненных машин, попытались разобраться в сложившейся обстановке. Юрка Наумов тоже подтвердил, что видел на островке реки ещё один сбитый вертолет.
Позвонили с КП.
Нам, как побывавшим непосредственно на месте боестолкновения, поставили задачу эвакуировать ранее высаженных у вертолета Садохина спасателей, вместе с телом погибшего замполита, которое они успели извлечь из под обломков, а также забрать тела со сбитого вертолета Грудинкина.
Последние надежды на то, что кто-то из его экипажа выжил, нам рассеяли…
На простой вопрос, а на чём собственно лететь, с КП последовал гениальный по простоте и решительности ответ. Берите, говорят, любые вертолеты, которые видите на этом аэродроме и вперед.
Поодаль, поблескивая свежей краской, стояли две новенькие расчехлённые «эмтэшечки». Вокруг одной из них прохаживался вальяжного вида борттехник. Подойдя к нему спорым шагом, мы на ходу объявили ему поставленную с КП задачу. Бортач, ну точно как таксист на московской стоянке, величаво отвернув мурло в сторону, процедил: «Мы - под советников стоим». Не упомню, что я ему сказал конкретно, но через три минуты мы были уже в воздухе.
Солнце уже палило во всю, когда мы снова ввалились в ущелье, подойдя к знакомому месту уже по другому маршруту.
Оставив Наумчика наверху, я подполз на висении поближе к обломкам Санькиного вертолета, с удивлением отметив, что к уже виденному ландшафту добавился остов сгоревшего пикапчика.
Спасатели на брезенте подтащили к нашему вертолёту Нечто.
Когда это Нечто проносили мимо моего блистера, я заглянул внутрь брезента…
Беззащитное в своей обнажённости, с молнией лётной куртки, навечно впаянной в мясо, в уже знакомой позе боксёра, изваянное огнём в антрацитном материале в виде статуи трагического черно-красного цвета, увенчанное черным нимбом остатков курчавых волос, на брезенте лежало - ТЕЛО. Санькино ТЕЛО. Некий ПРЕДМЕТ. Который. Ещё. Недавно. Был. Санькой………………
В голове почему-то возникла картинка, как прошлой ночью Санёк, спавший на соседней койке, во сне всё время свешивал ногу на пол, как будто силился куда-то пойти, но не мог………………
Вдруг внутри лопнула какая-то мембрана. С самого тёмного дна наружу вырвалась волна такой ярости, какой ни разу в жизни не испытывал.
Рванув рычаг шаг-газа вверх до упора, так, что еле успели заскочить в вертолёт спасатели и ещё с ними какой-то человек в чалме, я одним махом отодрал машину от склона. Развернув её на висении носом на противоположный берег, начал залп за залпом всаживать весь боезапас ракет в бруствера видневшихся окопов духов, при этом рыча что-то нечленораздельное.
Окутанные дымным пламенем сходящих из блоков НУРСов, мы на подлёте продвигались к островку, на котором стоял сплющенный от удара, с поломанными лопастями и свёрнутой набок хвостовой балкой вертолёт Грудинкина.
Сели от него слишком близко, так, что наши лопасти едва не задевали стоявший остов.
Десантура, успевшая к нему подойти, вытаскивала из нутра покалеченной машины всё, что можно. Почему-то командир десанта, подбегая к распахнутой нашим бортачём двери, пригибался почти до земли и вёл огонь из автомата во время движения одиночными выстрелами. Забежав к нам в кабину, он, задыхаясь, сказал, что придётся немного нам обождать, пока тела вытащат, их зажало деформировавшимся от удара металлом частей кабины. Причина применения одиночных выстрелов объяснилась уже потом еще проще. От перегрева стволов автоматы десантников уже не могли стрелять очередями. Посмотрев направо в направлении стрельбы наших, я обнаружил, что сидим-то мы метрах в ста пятидесяти от зеленки, где у духов, видимо, оборудованы неплохие огневые позиции. Сквозь шум винтов и рык двигателей еле различались какие-то щелчки. Я, немного поразмыслив, по СПУ стал советоваться с праваком, может нам развернуться задницей к зелёнке? Боря Шевченко, не сразу врубившись, повернул голову, чтобы переспросить меня. В этот момент раздался щелчок позвонче,
Рассказывают спасатели.
«Когда вы нас высадили, мы пошли к обломкам вертолёта замполита и стали прикидывать, как приподнять движки, которые придавили тело. В это время услышали шум подъезжавшей из-за поворота дороги машины. Спрятавшись за обломками, стали выжидать, что будет. Из машины вышли два бородача в чалмах, с автоматами, и направились в нашу сторону. Мы, поздоровавшись, кинули гранату им под ноги. Один сразу упал, а второй, у которого ещё и рюкзак за плечами оказался, быстро-быстро так полез вверх по склону. Ну, мы его ссадили, связали, в вертолёт вместе с собой усадили, в Баграм с вашей помощью привезли и контрикам сдали.»
Как оказалось впоследствии, задержанный оказался начальником штаба Панджшерского ущелья, первым подручным Ахмад Шах Масуда. Он ехал, чтобы пленить выживших членов экипажа Садохина или Грудинкина и запечатлеть на пленку результаты работы построенной им системы ПВО.
По документам, найденным у него в рюкзаке, переведенным и расшифрованным, было арестовано 108 человек. Среди них - ответственные работники аппарата НДПА, Министерства обороны, международного аэропорта Кабул. Поэтому Ахмад Шах, обладавший неограниченными финансовыми возможностями, знал о предстоящей совместной операции советских и афганских войск ВСЁ.
Но делать нечего. С КП уже команда прошла, что нам два борта снова подготовлены, запущены, ждут нас, сердешных.
Снова взлетаем, идем опять в злосчастную пасть дьявола.
Дошли, сели. Сверху уже не только Юрка прикрывает, а целая кодла «полосатых» из эскадрильи Полянского, наших соседей.
Один из «полосатых» доложил, что видит на позиции уже слева от нас ЗГУшку, которая стволы разворачивает в нашу сторону. Павлов, управлявший боем сверху, обматерив его слегка, прикрикнул: «Раз видишь, то бей!». Слышим шипенье схода управляемых ракет, затем торжествующий вопль: «Попал!!!».
В обстановке, когда по тебе стреляют, а ты не можешь ничего сделать, становится не по себе. Беру свой автомат, и через открытый блистер начинаю палить вверх по склону в направлении обидчиков.
Бортач, уже третий за день, истошно завопил: «Командир, лопастя, командир, лопастя!!!». Это он заопасался, что лопасти несущего винта задену. Удивленно и жалостливо посмотрев на наивного паренька, я сказал: «Милый, да мы сейчас можем вместе с лопастями здесь остаться, если стрелять не будем».
Борттехник приумолк.
Через минуту подполз десантник уже со спасателем. Вытирая пот с прокопченных пороховой гарью лиц, прокричали, что до сих пор не смогли вырубить из цепких объятий искорёженного металла тел погибших и предложили взлететь, чтобы не служить полигонной мишенью для духов, покрутиться над ними на высоте, а уж когда они ракету дадут, что будет означать готовность к погрузке, снова зайти на посадку. Павлов сей план утвердил, и мы шуганутой птичкой вспорхнули на спасительную высоту.
Тут вмешался такой момент. Представьте, что погожим летним днём вы, купаясь, кидаетесь в речку, накопив в теле запас тепла. Только выйдя из бодрящей водички, надо сразу снова туда бросаться. Уже менее приятно. Только вышел - снова в воду. Холодно и противно. Снова вышел - и снова в воду. О-очень холодно, о-очень непрятно, и о-о-очень неохота. Вот теперь увеличьте в несколько десятков раз уровень ощущений, чтобы получить в сухом остатке те чувства, которые охватили нас при виде красной ракеты снизу. Я вдруг ощутил у себя лихорадочную дрожь по всему телу. Ноги на педалях заходили ходуном. Огромным усилием воли, заставив себя отдать ручку управления вперед, посмотрел на свой доблестный экипаж. Борттехник, парень из баграмской эскадрильи, имени которого я даже не знал, сидел на своем рабочем месте, как окаменевший «статУй». Лицо его заострилось и почернело. Глаза без всякого выражения приобрели вид застывших объективов. Боря, мой правак, каратист и весельчак, гундос и похренист, сибиряк по рождению и заматеревший дальневосточник, ПОБЕЛЕЛ лицом. Тупо глядя выцветшими глазами вперед, он бессвязно бормотал что-то насчет курса.
На своем, застывшем резиновой маской лице, я, чуть ли не руками раздирая рот, изобразил подобие улыбки, затем прохрипел экипажу, удивляясь чужому голосу: «Нормально, мужики…», и сунул ручку, пересиливая все свои инстинкты, что есть мочи от себя, переводя вертолет на снижение!
Внизу уже привычно поднимали камешки пули духовских винтовок, суетились десантники и спасатели, занося в грузовую кабину тела убитых и раненых, какие-то шмотки, оружие, боеприпасы и прочую дрянь со сбитого вертолёта. Мы безучастно и тупо, как зомби, наблюдали за этой картиной, как будто нам показывали кино по телевизору. Наконец, наземники подали знак, всё, мол, можно взлетать. Чуть приподняв машину над островком, я понял, как ей тяжело. Напряглись все её мускулы, задрожало от напряжения всё её тело, выгнулся тюльпаном несущий винт, обвисла балка, и движки, взвыв на немыслимо высокой ноте, пропели : « Ну-у-у-у-у-у,-у- куда-а-а-а—а ж-жж-ж-ж-ж-ж, ты-ы-ы-ы-ы-ы-????». Мысленно умоляю её потерпеть, поднажать, ну, ещё чуть-чуть, ну, НАДО отсюда выбираться, ты пойми ж, дорогая!!!!
Еле заметным движением ручки приглашаю её к поступательному полёту.
Восьмёрочка, постанывая, проседая под тяжестью непосильной ноши, чиркает носовым колесом за гребень волны возмутившейся враждебной горной речки, не желающей выпускать нас из своих холодных объятий, и, вздрогнув при входе в косую обдувку, как бы представив себе мерзость купания в холодной воде, уходит в высоту. Уф-ф-ф-ф-ф!
В Баграме становятся ясными итоги первого десантирования. За две минуты боя во время высадки сбито два вертолёта, повреждено пять, погибло четыре члена экипажа и десять десантников, ранено пять лётчиков и восемь десантников. НО! ЗАДАЧУ! Никто! НЕ ОТМЕНЯЛ!!!
Угрюмо стоял строй лётчиков, перед которым лицом к лицу стоял строй десантуры, подготовленной к следующему вылету.
Между двумя этими живыми (пока?) коридорами вышел Павлов.
Ни одного замполита в ЭТОТ момент я не увидел.
Что говорить, как настроить людей на вылет в тот же район, на те же площадки, где так ошеломляюще быстро война сожрала их лучших товарищей, а тем более командиров????!!!!
Уверен, ни один западный пилот, ни за какие доллары, фунты и марки в этих условиях не полез бы снова в пасть тигру, пока там массированными бомбардировками не сделали бы выжженую пустыню!
Павлов, обращаясь одновременно к двум строям, сказал: «Ну, что, тяжело? Да, тяжело! Но задачу выполнять будем!!». Затем рассказал матерный анекдот, солёный, как от привкуса крови, и, махнув рукой, скомандовал: «На запуск!!».
И все ПОШЛИ.
Молча, ожесточённо, прорубив коридоры прохода, ощерившись на посадке огнём из всех видов оружия, так, что из-за черного облака, выплёвывающего смертоносные занозы, и вертолёт-то виден не был, зашли, сели, высадили, взлетели. Враг и опомниться не успел! Задача была выполнена!
Идём обратно. На душе - опустошённость. Подходим к выходу из ущелья. Справа - четырёхтысячники, горы, на которых снег тает не каждое лето. Слышу в наушниках слабый голос: « Я - «Маяк», я - «Маяк», кто меня слышит, у меня десять трёхсотых и четыре двухсотых, кто слышит, прошу помочь…».
Раненных забрать - первейшая задача на войне. Прикидываю топливо, его остаётся в обрез. У других, значит, еще хуже. Отзываюсь на стон этого «Маяка», прошу его обозначить себя дымами, остальную эскадру угоняю на дозаправку в Баграм.
Загораются дымы. Бог ты мой, куды ж вы, милые, забрались!
Оранжевый сигнальный дым, веселясь, курчавился на остром, как нож, склоне горы, у которой превышение составило, по нашим прикидкам не меньше трёх тысяч восьмисот метров!
Ну ладно, попробуем. Иду на посадку. Ещё издали, при подходе к склону, чувствую, как машину начинает швырять по высоте и направлению вертикальными потоками, которые всегда образуются при прогреве воздуха вблизи склонов, да тут ещё ветер сильнейший персонально облизывает гору. И вот уже скорость почти подгашена, склон горы совсем близко, движки воют на максимальном режиме, пытаясь удержать вертушку в разряженном воздухе. Мускулы напряжены, рычаги управления ходят ходуном от упора до упора, компенсируя непредсказуемые броски машины.
Внезапно какая-то неумолимая сила стаскивает машину вниз по склону так, что его гребень оказывается выше по полету!
|
