|
Сегодня праздник, день конституции. В операциях пауза.
У нас - день передышки. На вылеты задействованы только дежурные силы.
Лафа…!
Юрий Васильевич Грудинкин, комэска, возлежит на стоящей в углу комнаты кровати солдатского образца, прикрыв лицо панамой от нагло влезающих через жалюзи окна солнечных лучей. Он думает. О чем? Да мало ли о чем есть командирам подумать.
Кузьминов, штурман эскадры, уютно похрапывает в своём углу, соблюдая древний армейский принцип: солдат спит, а служба идет. Так легче ждать замену.
Я, пользуясь случаем, зубрю билеты по предметам вступительных экзаменов в академию. Пришла разнарядка, и мне снова предложили учиться. Ну что ж, учитывая, что вступительные экзамены будут в виде выносной сессии, а учеба начнется после окончания командировки, то этот расклад не вызывал противоречий.
Саня Садохин, замполит, пишет письмо домой, свесив над тумбочкой свою курчавую голову, старательно выводя «знакомые буквы» на клочке бумаги.
Петюня Погалов, его правак, здоровенный малый, не привыкший задумываться о смысле жизни, предпочитающий просто радоваться ей, сидит на своей койке в позе пахана, и вдруг, мечтательно закатив глаза, произносит: «Эх, отцы командиры, счас бы выпить неплохо в честь праздничка, да и закусить чем-нибудь душевным!»
Грудинкин, откинув панаму, долго и пристально смотрит на него, продолжая додумывать свою мысль, отчего Петя начинает ёрзать и, оправдываясь, суесловит: «А чё, командир, два месяца из прорыва не вылезали, сухой, как лист, аж противно, душа просит!»
Садохин, оторвавшись от письма, прореагировав на слово «душа», это у них, у замполитов такой рефлекс, откашлявшись, сообщает: «По моим данным, в пятой комнате у Кольки Булавина день рожденья».
Этого оказалось достаточно для того, чтобы Петюнчик мгновенно сообразил, что к чему.
Коля Булавин, правак из четвертого звена, отличался широтой натуры. Будучи холостяком, он являл собой образец настоящего гусара, сибарита, обожающего все возможные жизненные удовольствия, включая карты, вино, женщин, друзей, охоту и многое другое. Страстно любил он и пожрать, а для этого пришлось научиться вкусно готовить. Особый бенефис в этом смысле устраивался на его день рожденья, когда Колян старался удивить друзей каким-нибудь сногсшибательным блюдом.
Вот и сейчас кодла его друзей-товарищей напряженно гадала, чем же он удивит народ в этих условиях.
Но, как говорится, голь на выдумки хитра.
За занавеской, старательно укрывшись от бдительного командирско-замполитского ока, томно побулькивала в сорокаведёрной фляге брага, нарастая градусом в положенные сроки.
Правдами-неправдами мука и тушенка, выменянные на патроны к пистолету «ТТ» (большой дефицит) у начпрода, превращены в целый таз пельменей. У личного состава с самого утра текут слюнки. Нетерпение возрастает, призывы становятся всё нетерпеливее, когда в комнату вваливается Петюня Погалов и, хищно поведя носом, приперает к стенке виновника намечающего торжества.
«Ну, долго ещё мамку лохматить будешь? Хочешь, чтобы командир тревогу сыграл, счас я ему подскажу для прикола, а то он чтой-то задумчив ныне!»
Этого намёка оказалось достаточно. Народ во главе с Коляном мгновенно засуетился. Раздались зычные команды именинника, которые радостно исполнялись предвкушавшими пиршество друзьями.
Через рекордно короткое время приготовления были завершены, и народ с радостно сияющими лицами расселся по лавкам вокруг стола. Так сноровисто пассажиры занимают скамьи в вагонах метро в час пик. Вроде никто не пихается, но через мгновение ока все места заняты.
Истостковавшимся по домашней пище взорам были представлены закуски рыбные и овощные, груды зелени и винограда, копчёная колбаска в прологовом количестве, и, главное - эмалированный таз с дымящимися пельменями, водруженный, как знамя победы, в середину стола. Вокруг него, как бы подчёркивая значимость основного блюда, расставлены кружки с мутной бражчонкой.
Десятки рук с вилками на перевес одновременно потянулись к вожделенному блюду, напоминающему о мамкино-жёниной готовке по выходным, тем восхитительно прекрасным дням в уютном родном доме, наполненным запахами мирной жизни, спокойствия и удовольствий. Закопченные, осунувшиеся, успевшие пропитаться порохом и пылью войны лица расплылись в умильной улыбке, глаза сами собой прищурились в кошачьи щелки, казалось, ничто уже не способно нарушить всеобщего урчания и мурлыка.
Однако Колян, не прекращая увлеченно жевать, обратившись к народу с заявлением, как честный офицер, предупредил, что один из пельменей для прикола по случаю праздненства - с сюрпризом .
Братва тут же сбавила обороты, перейдя в режим настороженности, внимательно прислушиваясь к ощущениям после каждого закинутого в рот пельменя. Озираясь друг на друга, мужики каждый последующий тычок вилкой в тазик сопровождали мучительными вычислениями, пытаясь по конфигурации оставшихся объектов вычислить предмет с подвохом.
Наконец, в обойме осталось всего несколько штук. Вдруг народ одновременно откинулся от стола, сыто отрыгивая и меланхолично ковыряя в зубах. Наступила десертная пауза. Но…взоры все равно оставались прикованными к этим роковым останкам пиршества, так как законов познания, основанных прежде всего на любопытстве, никто не отменял.
Раздался стук в дверь. Авиаразбойники восприняли его, как пятую симфонию Бетховена, сидя где-нибудь в филармонии. Помните, там есть тема судьбы? Ну, ну, кто это там так кстати?
Скованно улыбаясь, в дверь проник, просочился, протискивая грузное рыхлое тело, начпо,т.е. начальник политотдела полка, иначе, главный замполит части .
Личность это неприятная не просто, а во все отношениях.
Постоянно вынюхивающий, подглядывающий, имеющий целый штат осведомителей, он стремился знать всё обо всех, и, прежде всего, негативное, к которому развилась у него тяга настолько патологическая, что без дерьма не мог он прожить и дня, как наркоман без заветного косячка.
«А что это у вас?»,- спросил, прижмурясь начпо, ласково потрогав бородавку на щеке.
Тут личный состав, проявив чудеса гостеприимства, с деланным радушием и подозрительной прытью расчищая место за столом, усадил под белы рученьки замполита, по пути объяснив повестку офицерского собрания прежде всего политизьмом момента, связанного с днем конституции, ну, и, заодно, представив автора чудесной композиции, скромно стоявшего в уголку.
«Ну, а вы что же»,- спросил политмурло, набивая рот сочными пельменями. «Не-ее, мы уже наелись»,- ответствовал народ, со всё более увеличивающимся радостным интересом наблюдая за процессом поглощения продукции извращенной Колькиной фантазии.
« Да-а-а, вкусно, вот только хрящик, наверное, попался»,- пробубнил начпо, усилив жевательную деятельность. Орлы напряглись. Булавин боком начал продвигаться поближе к двери, не спуская глаз со сцены, приближающейся к развязке.
Вдруг жевание замедлилось, в лице персонажа, обласканного вниманием десятков пилотяг, промелькнуло выражение насторожённого удивления…И тут он полез пальцами в рот, чтобы извлечь предмет, никак не поддающийся переработке…
На свет божий появился… пупырчатый…, розовый…, усатый -
ГАНДОН!!!...
«БУЛАВИН !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!». Мощный рык потряс стены. От него, казалось, лопнут стекла и барабанные перепонки. Цунами сорвало с места политмастера, да уж Колю давно «Фома хреном смёл», только его и видали…
Виталий Егорович Павлов, командир полка, с самого утра был хмур и непривычно резок в общении с подчиненными.
Притихшие офицеры КП старались по лишнему поводу не встревать с докладами, которые могли подождать своего часа.
Замы тоже, подстраиваясь под настроение начальника, хранили печать хмурой озабоченности на челе.
Грудинкин, после утреннего построения вызванный на КП, канул туда, казалось, с концами, не выходя даже чайку попить в свой модуль.
Эскадра звериным чутьём, сотни раз оправдавшимся на войне, почуяла серьёз замышляемого военачальниками Дела.
Витя Ковлагин, старый, мудрый воин, не дожидаясь указаний, начал прикидывать, к какому сроку можно обеспечить стопроцентную исправность техники.
Кузьминов засуетился насчет карт, запас которых подошел к концу.
Ну а Саня Садохин начал бриться, тщательно наводя на лицо положенный глянец. В противовес своему праваку, всегда поросшему небрежной щетиной, Саня старался выглядеть достойно, а уж перед серьёзной операцией это у него обострялось до неприличия.
На этот раз операция предстояла действительно серьёзная, насколько мы могли себе представить по косвенным признакам.
Но даже самое больное воображение не могло нарисовать нам масштаба предстоящих действий, как оказалось впоследствии - не имеющих аналога в истории военного искусства по многим параметрам. Нам предстоял Панджшер
|
