|
Вот и все…Время, отпущенное на подготовку, истекло…
Наступил момент истины. Отгремели прощальные марши, отзвучали напутственные речи остающихся в родном гарнизоне командиров, начальников и сослуживцев, пробежали ручейки слез по милым жениным щечкам, выпиты обязательные традиционные посошки, стременные, закурганные и еще бог знает какие чарки. Эскадра ПОШЛА НА ВОЙНУ.
Тоскливо защемило сердце, особенно после того, как командир соседней эскадрильи, остающийся в родном «колхозе», с грустной улыбкой блаженного юродивого-провидца, провожая взглядом понуро расходящихся после построения офицеров, промолвил:- «Не все вернутся…».
Но колесо судьбы уже неумолимо провернулось, заскрежетало, и, все больше убыстряя ход, понесло эскадру на встречу с Неизбежностью, поджидающую нас всех вместе и каждого в отдельности…
****
Мы летим в самолете на завершающем этапе перелета из Кундуза в Кабул. Это уже Афганистан, и народ жадно всматривается из блистеров в проплывающее под нами пространство.
В самолете вместе с нами летит какой-то важный афганский чин с девочкой лет семи, видимо для того, чтобы через Кабул отправить ее в Союз. У девочки забинтована голова, шея , руки, через бинты проступают пятна крови…Она не плачет, видимо запас слез уже кончился. Хрупкое тело ребенка прижато, срослось с фигурой отца, и нет силы, способной разделить их. Её глаза навсегда впечатываются в память…Боже, что в этих глазах…Боль, страх, гнев, недоумение в бездонных черных озерцах маленькой старушонки сочетались с выражением трагичной неизбывности произошедшего с ней, великой покорности судьбе, уготованной ей и близким этой девочки людям.
Острое осознание неправильности произошедшего пронзало при одном взгляде на маску, прилепившуюся к нежному детскому личику.
Кто сказал, что лицо войны - это уродливая морда громилы Марса? Для меня навсегда облик войны в сознании сконцентрирован в образе этой девочки…
****
Прошли Саланг - величайшую горную гряду Азии. Выходим в баграмскую долину. Внизу проплывают лунные ландшафты непривычного для нас рельефа. Вдруг кто-то заорал: «Смотрите, работают!». Сплющиваем носы на стеклах, видим, пара Су-25-ых проплывает под нами и заходит носом на склон горы. Неслышно и плавно отвернув от неё, они уходят с набором высоты в сторону солнца, и мы их больше не видим. Вдруг на выступе горной гряды расцветает пронзительно ярким красным цветом два бутона огня, мгновенно застилаемые огромным облаком пыли…Становится не по себе от мысли, что это - не полигонные стрельбы. Там, за клубами пыли притаился враг, застигнутый лавиной огня советских ВВС. А вдруг там не только враг, внезапно пронзила мысль, и невольно снова посмотрелось на девочку. Надолго смолкли голоса, призадумался народ…
****
Наша эскадра дальневосточных удальцов высадилась на кабульский аэродром, место своего предназначения, 17 сентября 1981 года.
У вылезающих из доставившего нас самолета офицеров сразу возникло тревожное чувство, как будто попали они на чужую планету.
Воздух, с первым вздохом после открытия люка ворвавшийся в ноздри, сразу обжег своим жаром и непривычным вкусом.
Он пах сложной смесью духов из выхлопных газов, пыли, полыни и еще чего-то неуловимо горького, что еще не встречалось в жизни. Наверное, это и есть запах чужбины, подумали мы.
Справа, в предвечерней дымке сурово насупился склон горы, который казался настолько близким, что его можно было потрогать. Впереди, по направлению взлетной полосы, виднелась огромная каменная стена, поднимавшаяся до самого неба и даже выше него.
В воздухе висела пыль, поднятая винтами деловито спешащих на задание пары вертушек и вот из этой пыли, как джин из кувшина, возник
ПАВЛОВ.
Он не стал представляться, назвал только фамилию, но по уверенному тону, манере держаться, командному построению фраз сразу стало понятно, что перед нами - командир полка.
Высокий, кряжистый, с лицом, будто высеченным скульптором из скалы, он говорил что-то о порядке дальнейших действий, предстоящих вылетах, особенностях выполнения задач, но после трудного перелета смысл его слов доходил с трудом.
Зато насторожившиеся инстинкты чутко улавливали интонацию, мимику, жесты, манеру двигаться. Так прибившийся к дому щенок пытается разгадать хозяина с первых минут, добрый ли, будет ли бить, а если да, то чем? Сквозь нарочито суровую манеру говорить, используя командный голос, встрепенувшиеся рецепторы уловили тщательно маскируемую тревогу, заботу, нежность к этим небритым, почерневшим с дороги, скукожившимся от непривычной обстановки пилотягам, которые на долгое время станут ЕГО детьми, его продолжением, его кулаками, клыками, в той неотвратимой драке, которая уготована командиру и его «хозяйству» «партией, правительством», ГОСПОДОМ БОГОМ.
В авиации не принято называть начальника по званию, проще и честней, с оттенком признания профессионализма в летном деле и некоего сыновьего чувства звучит – «Командир», и уж высшее признание его состоятельности, когда народ зовет «Батей», но это только за глаза.
Командир (так с первых минут стали мы называть Павлова) переводил взгляд с одного на другого офицера эскадры, пристально вглядываясь в незнакомые пока лица.
Ненадолго задерживаясь на некоторых, пытался понять, уловить, используя весь накопленный житейский опыт и командирские навыки, что можно ожидать от ЭТИХ людей, какой толщины кишка у молодых, в общем-то, пацанов, представших перед ним из Зазеркалья, именуемого Дальним Востоком, что они могут натворить, к чему готовы в этой страшной, непонятной и непонятой еще в народе Войне?
Его взгляд остановился на нас с Сашкой Садохиным.
Двигаясь с угловатой грацией матерого сохатого, он подошел поближе, не отрывая глаз от наших лиц (странно, но почему-то его взгляд не обжигал, не заставлял внутренне съеживаться), и спросил, кто мы…
Сашка представился по-старинному, мол, политрук. Павлов, с ходу отсекая некоторую вольность, допущенную Садохиным в разговоре, строго заметил, что это звание надо еще заслужить.
Ну, а я, пока продолжалась эта эскапада, не мог отвести глаз от рук Командира. Говорят, глаза - зеркало души. Но взгляд можно замаскировать за показной жесткостью, иронией, наконец, просто спрятать за темными очками. Руки сокрыть сложнее.
У Павлова оказались руки крестьянина, доставшиеся ему от многих поколений трудно и много работающих на земле предков. Ладони, напоминающие ковш экскаватора, со скрюченными пальцами, способными обхватить наши головы, были скупы на жестикуляцию.
Впоследствии я не раз наблюдал, как эти ладони брали за «чупрыну» подогретых водярой, разбушевавшихся бугаев, и, странное дело, как будто некое излучение исходило от них, битюган мгновенно превращался в кроткого мальца, смиренно просящего пардону.
Командир задал еще несколько вопросов, уточняя состав прибывшего контингента, и, махнув в сторону жилых модулей, приказал заняться размещением.
Сколько потом за этот год пришлось испытать, пережить вместе с ним, в каких только переделках побывать, а это впечатление от первой встречи запомнилось навсегда, проведя черту между «той», довоенной, жизнью и представлением о ней, и «этой», военной, окунувшись в которую, рождается не новый, а другой, человек…
Неделю в жилом модуле мы провели вместе с летчиками заменяемой нами эскадрильи.
Варяги показались нам после этого мелкими выскочками, ну как же, такие зубры снизошли до общения с нами. Они дали нам ознакомительные полеты для изучения района боевых действий, а также показали ряд боевых маневров со стрельбой ракетами и пушками с режимов, ничего общего не имеющих с теми, на которых мы тренировались в довоенной жизни.
Много лет летая на милой сердцу восьмерочке по принципу: «крен пятнадцать, шарик в центре», весьма непривычно в переднем блистере видеть одну только землю при пикировании и одно только небо при кабрировании. Да и, несмотря на бешено растущую или загашиваемую скорость при угрозе выйти за ограничения, надо еще умудриться увидеть цель, прицелиться и отстрелятся по ней, а еще лучше – попасть, да не пальцем в небо, а куда наметил.
Показали они (заменяемые зубры то есть) и методу захода на пыльную площадку, снисходительно объяснив, что по официальной, описанной в инструкции, методике, можно до НАШЕЙ замены на здешние площадки не зайти.
Но вот черед пришел и этим ребятам в самолет грузиться.
Паша Барнас, правак из заменщиков, сыграл на гармошке, склонив над ней седую голову, пронзительно грустную мелодию, и э-э-эх!, закинув её снова под кровать, побежал догонять своих…
Остались мы наедине с войной, с пугающим своей непознанностью Будущим, в которое придется идти по еле заметной тропочке, проделанной предыдущими, начавшими осваивать это поле, посланцами Родины…
|
