|
 Командный пункт инженера (КПИ) – центр, вокруг которого круглосуточно вращалась вся техническая жизнь на аэродроме. Один из инженеров полка на сутки заступал Дежурным инженером. В инженерном отделе было 5 офицеров, поэтому, если все на месте, дежурства были 1 раз в неделю.
Работа обычная, сидячая – организация инженерно-авиационного обеспечения в эскадрильях, ТЭЧ и на БД, обеспечение взаимодействия с ОБАТО и руководителем полетов для своевременной заправки, зарядки и подготовки вертолетов к вылету, оценка и анализ боевых и эксплуатационных повреждений за ночь и день, организация, а, при необходимости - помощь в устранении неисправностей.
На дежурства заступали рано утром. Я по натуре – сова, сейчас с удивлением вспоминаю, как это я почти год вставал в 4 утра? уму не постижимо! Если еще вспомнить, что и «отбивались»-то не в 21.00 и не после сказки. По темной еще дороге 1,5 километра от городка до аэродрома наш УАЗик несся, объезжая проплешины в бетонной дороге, образовавшиеся от времени и от фугасов, которые там ставили духи. Вроде бы ничего особенного, но перед дорогой патрон в патронник своего АКСу все-таки досылал. Водитель вообще был без оружия. А после того, как машину с ДСЧ обстреляли у самого въезда на аэродром, по утрам ездить одному было совсем тоскливо. Поначалу брал еще и ПМ, но потом перестал, так как он постоянно мешался при работе, а носить его без кабуры, как в шпионских фильмах, было просто еще и неудобно. Поэтому, когда вижу, как в кино лихо засовывают пистолет в штаны за пояс и потом с ним куда-то бегут, хочется сказать им пусть попробуют это сделать на самом деле, посмотрел бы я на них тогда. В памяти много стерлось, но номера пистолета и автомата помню до сих пор - МН2907 и 018446.
Открываю наугад блокнот с записями 1987 года. Обычные сутки, на которые заступаю дежурным инженером. 4 в-та Ми-6 на Шахджой, 2 Ми-6 на Лашкаргах, в 20-мин. готовности пара Ми-8, пара на ПСО БШУ, перевозку больных и раненых, пара для перевозки советников, звено для перевозки грузов на Калах, Ми-24–ки обеспечивают поддержку, 205-ая - 2 вылета по вызову на досмотр караванов. Ночью пара «почтовиков» на Шахджой и Лашкаревку и пара для перевозки больных и раненых. Звено 24-ок на БД работает в зоне ответственности аэродрома по прикрытию бортов.
Ил-76 приходили днем, а Ан-12 и Ан-26 – ночью. Кроме повседневных задач выполнялись облеты вертолетов после замен или выполнения регламентных работ. Облеты делили на два вылета – днем висение и полет на малой высоте, ночью – на эшелоне 1000 или 3000 м.
КПИ был оборудован на крыше одноэтажного здания. На втором этаже размещалась комната ДСЧ, на третьем собственно КПИ. Возвышение над стоянкой было метров 5-7. Первый этаж напоминал глиняный дувал, второй и третий были из ящиков и бомботары. В комнатке размером 3 на 3 стоял стол, два лежака, стул и кислородный баллон, приспособленный под емкость с водой. Главное имущество – кондиционер! За весь год он не работал только неделю, т.е. каждому из нас досталось по «одному дню без удобств». Успокаивали себя только тем, что в танках и БМП и того хуже. До сих пор ощущение от суток без кондиционера такое, как буд-то сидишь в раскаленной духовке.
В нижней комнате инженеров находился нигде неучтенный боезапас на случай неожиданного вылета (бронежилет, разгрузка, ящик гранат и снаряженные магазины). Получать все это добро в городке – значит иметь лишние проблемы с начальником штаба, да и кто даст столько, сколько было у нас – никто. Наша готовность к вылету, так и не пригодилась. (За мою смену только один раза вылетали к сбитому борту. 16 февраля 1988 года был сбит Ми-24, экипаж Беляев-Хабибуллин. Я был дежурным инженером, и к борту с группой из ТЭЧ полетел Слава Пузь, который примчался из городка почему-то в мабуте, без оружия и взял только мой автомат. Борт эвакуировать не стали). Рядом с кушеткой стоял старый ламповый приемник, через который можно было услышать весь мир. Транзисторный приемничек, который мне подарили перед отъездом в инженерном отделе Сызранского полка, оказался почти бесполезным, потому что на средних и длинных его волнах были только молитвы и индийские песни. Вот тогда я впервые полюбил классическую музыку, которую иногда удавалось услышать. Ламповый же «старик» исправно вещал «Маяком», «Голосом Америки», «Русской волной» и чем-то еще. Так кА стены были порядочной толщины, м-р Пучков В.Н. рекомендовал мне спать именно здесь. Телефон и ГГС, которыми была оборудована нижняя комната, были параллельны с комнатой ДСЧ. Но лег спать в низ я только один раз. Было это в одно из первых дежурств. КПИ от колючки было метрах в 50-ти, не больше. Тогда приснилось, что я сплю в этой комнате, а на меня в приоткрытую дверь смотрит бородатый душман. Стало страшно, адреналин выплеснулся в неимоверных количествах. Все было как наяву. Мороз пробежал по коже, сон как рукой сняло. С тех пор спускался вниз только иногда, чтобы поить чайку или «покрутить» ручку настройки радио. На войне человек привыкает к постоянному чувству опасности, об этом много уже профессионально написано. Нельзя же бояться всегда. Привык и я. Вообще я даже вывел свою теорию похудения – жара и адреналин. На такой «диете» за 2 месяца я похудел на 25 кило. После 54-го размера в октябре велик стал даже 50-тый.
 Обед и ужин нам привозили в домик БД, там находился личный состав дежурного звена и бортов ПСО. Меню не отличалось разнообразием и официантка на раздаче предлагала блюда заученной речевкой: «Гречка, сечка, пшенка, пшеничка». С хлебом постоянно были проблемы, вернее с тем, что не было нормального хлеба. Сырой, непропеченный мякиш годился разве что для лепки и в талантливых руках превращался в интересные фигурки с гинекологическим уклоном. Съедобной более-менее было только корка. (Политрабочие объясняли все низким качеством муки, но все прекрасно понимали, что в пекарне тоже живые люди, которым нужен самогон, спирта ведь у них нет, и которым тоже нужно на что-то жить при зарплате в 120 чеков). Бутылка живительной влаги стоила 30 чеков, а к праздникам доходила до 50-ти. Первое больше напоминало разогретый ЦИАТИМ, а стаканы были покрыты видимой пленкой хлорки. Но молодой организм все это исправно «сметал», да еще не забывал про добавку. Нормально ели по вечерам, когда закусывали после бани.
В октябре 87-го года во время моего дежурства утром, перед самой сменой, загорелись наше АПА и афганский ТЗ, которым не хватило места на рулежке около Арианы, прямо перед руководителем полетов. Сначала никто из водителей не хотел туда ехать, потом никто не хотел близко подходить, когда я из горящей кабины пытался достать водителя. Когда меня оттащили оказалось, что водителю удалось самому выбраться до нашего приезда и он, весь рыжий от огня, отбежал в другую сторону. Тут то мне и рассказали в чем дело - еще живо было у всех воспоминание об августовской трагедии с Ан-12, который вез бомбы для афганского авиаполка и взорвался на полосе напротив ТЭЧ. Тогда технари из нашей ТЭЧ рванулись к нему, не зная, что на борту. Технарей и зевак-водителей из ОБАТО, подъехавших на пожарке, накрыло взрывом. Надеюсь, что найдутся очевидцы этой истории и расскажут все более обстоятельно. Экипаж тогда тоже успел покинуть самолет и отбежать на минное поле. Пучкова В.Н., бывшего в тот день дежурным инженером, спасло только то, что обзванивал всех, докладывал в инж. отдел, вызывал машины, санитарку, пожарку. Взрыв застал его уже на рулежке. Только коленки и локти на техничике ободрал, отброшенный взрывной волной, и все.
Так я еще и узнал почему в батальоне нет пожарной машины и почему перебиты все стекла на КПИ. Как не уплотняли их, но «афганец» - ветер наполненный песчинками пустыни Регистан, проникал внутрь. Песчинки напоминали сахарную пудру, спастись от них или собрать было просто невозможно, покрывали они все вокруг. Два-три раза за дежурство приходилось делать влажную уборку, чтобы совсем не занесло песком. В модуле, где жили, использовали парашюты от САБов для всевозможных перегородок и накидок, чтобы как-то уменьшить проникновение пыли, а окна наглухо заделывали. Воду для питья брали из «самоваров» - бочек с трубой, которые напоминали паровоз и в которых ДСП заваривали верблюжью колючку. Напиток со временем понравился, а если добавить сахарку, то напоминал шиповник. Доктора его пропагандировали, наделяя антисептическими свойствами, предотвращающими кишечные расстройства. Сырую воду категорически запрещалось пить. Славянские нежные желудки ее не переваривали. Впрочем, не у всех. Один из офицеров в ОБАТО за 2 года службы привык и спокойно пил сырую воду. Видя как он пьет воду и не зная, что это за вода, один из наших инженеров напился ее и угодил в госпиталь. На КПИ был бинокль, и это вносило некоторое разнообразие в дежурства во время отсутствия работ на стоянках.
Перед КПИ располагалась гора, за которой был Кандагар. В его сторону часто наносились артиллерийские удары через аэродром со стороны авиагородка, где базировались «Гиацинты» и «Град». Большие черные карандаши реактивных снарядов было хорошо видно с КПИ. Один раз днем во время удара видел, как ракета изменила траекторию и упала, не долетев до аэродрома. Другой случай произошел ночью, но уже с трагическим исходом. Ракета упала на Су-25, стоявший в капонире около позиции подготовки ракет (ППР). Место это было в левом конце полосы, где располагались афганские истребители. Погиб боец роты охраны, которому взрывом оторвало ногу. Бойцов из роты охраны постоянно вылавливали во всевозможных «шхерах» на стоянках и заставляли патрулировать охраняемые посты. Как назло он оказался рядом с самолетом. Самолет был снаряжен боезапасом, начали рваться снаряды в пушке, полетели тепловые ловушки – АСОшки. Сошла одна, а потом и другая ракеты. Борт в капонире стоял носом в сторону городка. Ракетам не хватило каких-то нескольких градусов по курсу, чтобы попасть в модуль. По рассказам техников, стоявших в курилке и обсуждавших зарево на аэродроме, после первой ракеты, пролетевшей мимо, все пригнулись, а после второй – бросились в рассыпную.
По ночам небо покрывалось мириадами чужих звезд. Луна светила лучше всякой лампы. Газету можно было читать свободно. Полеты начинали когда луны не было или она закрывалась тучами. Темноту можно было резать ножом – такая она была плотная. С возвышения КПИ контурные огни лопастей Ми-6 во время запуска напоминали трассеры. Были и сами трассеры от перестрелок, которые происходили довольно часто. Перестрелки не приносили урону ни одной из сторон, а носили больше психологический характер. Аэродром же простреливался еще и с дороги на Кандагар, которая проходила вдоль него. Впрочем, однажды диспетчер, к которому я зашел уточнить план ночных прилетов, показал мне пулю, застрявшую в перегородке перед его столом. Дверь диспетчерской выходила на дорогу. А на Новый Год обстреляли машину с ДСЧ при въезде на аэродром. После этого на повороте к аэродрому и около вышки РП поставили на дежурство БМП из бригады.
Превышение аэродрома было 1008 метров, не большое, но все-таки высокогорье. Наверное поэтому рассветы и закаты были так насыщенны красками. Осталось в памяти темно-голубое небо, красно-рыжее солнце, еще ласковое в полуметре от земли и злое с каждым метром подъема. От всепроникающей жары спастись можно было только под кондиционером. Обшивка вертолетов раскалялась на солнце так, что можно было обжечь руки, а на броне можно было, наверное, спокойно жарить яичницу. Освежиться можно было в душе на стоянках в каждой эскадрилье. Здесь же можно было и постирать техничку, потоптав ее с мылом. Развешанная на колючке она высыхала почти мгновенно. Так что одна партия в шеш-беш и можно было продолжать нести службу в одежде. Влажность была невысокой. Чтобы протереть очки, надо было подносить ко рту стекла и сразу же их протирать, в противном случае они сразу же высыхали.
При заходе в душ рекомендовалось немного пошуметь, чтобы расползлась вся пустынная нечисть, скапливающаяся у воды. Быть укушенным змеей, скорпионом или тарантулом как-то не хотелось. Ходили байки, что только в июне-июле эти укусы серьезны, а в остальное время – это просто возможность отдохнуть недельку другую в госпитале и все. Как бы то ни было, но ритуал с шумовым воздействием старался соблюдать, особенно если заходил в душ один или вечером. Сохранился черновик графика снабжения подразделений водой, на обороте которого записал понравившееся стихотворение. Вообще старался в свободное на дежурствах время больше читать. В ОБАТО была неплохая библиотека. Симонов, Ремарк, Луконин, Горбатов, Фейнберг, Воробьев, Жуков, Клюге... В военной прозе и стихах искал и находил чувства авторов, совпадающие с моим состоянием и окружающей обстановкой. Кстати, с удивлением обнаружил у Симонова, что во время войны пили из «фугасников» - аналога наших «нурсиков». Надо же!
В 88-ом году участились минометные обстрелы аэродрома и обстрелы РС-ми. Как правило это были одна-две мины или пару РСов. Самый затяжной минометный обстрел продолжался несколько часов, а самый массовый ракетный обстрел – 40 РСов. Во время длительного минометного обстрела даже объявили нерабочий день и запретили все выезды. Но кто же будет сидеть в укрытиях. Каждый подался кто-куда. Специфика работы инженерного отдела и наличие собственной машины давала определенную свободу. Мы уехали на ППР в баню. Обстреливали нас тогда от подножия Кандагарской горы, над которым висела песчаная завеса. Поднимаемые несколько раз борта из звена БД ничего не обнаружили, по причине нулевой видимости. Где-то в тех краях располагался пост «зеленых» - так называли части афганской армии, которому и «попало» между делом. Особого урона обстрел не принес. Несколько мин упало в автопарк.
Обстрелы реактивными снарядами были более эффективны. Так в ночь с 13 на 14 апреля 1988 года городок был обстрелян 30 РС. Два человека погибло, двое было ранено.
12 мая 1988 года выпущено 40РС в основном на городок ДШБ и дальний привод афганских истребителей. Уничтожен их узел связи, один человек погиб. В этот день гарнизон Джелалабада перебазировался в Кундуз. Приближалась дата начала вывода из Афганистана.
10 июня 1988 года обстрел пришелся на мое очередное дежурство. Обстрел начался под утро, с каждым новым разрывом приближаясь от стоянки Ми-6 к середине полосы. Когда РСы стали ложиться на стоянке Ми-8, мне очень захотелось стать маленьким и незаметным и уж точно быть не здесь. Чувство страха, любопытства и злости перемешались. Очередной обстрел позади. Было всего 8 РСов, но легли они прицельно. Разрывами были повреждены 2 вертолета Ми-6 (Б87, Б94), Ми-24 (Б06) и Ми-8 (Б54). Повреждены оказались только фюзеляжи вертолетов. Умельцы из СМГ легко их устранили. Крайний РС разорвался на рулежке, напротив стоянки ПСО и КПИ. Воронкой от него занялась аэродромная служба ОБАТО. В воронке рядом с трубой РСа, которую вывернуло розочкой, нашел маленький шарик. Хорошо, что он не долетел до меня. Шарик этот долгое время лежал у меня в портмоне, как напоминание о том «веселом» утре, когда, зачем-то пригнувшись, на КПИ считал приближающиеся разрывы и очень не хотел, чтобы они дошли до меня.
Последнее мое дежурство на КПИ пришлось на 25-26 июля. Оно действительно оказалось последним, а не крайним, потому что ночью прямо с дежурства нас с инженером по ВиД и инженерным УАЗиком отправили на Ан-12 в Союз во главе передовой команды. Вещи уже неделю как были упакованы и готовы, поэтому сборов и проводов никаких не было, попрощались с остающимися и – «от винта».
Вот она – последняя афганская запись в блокноте:
25.07.88
Дежурный инженер
Руководитель полетов – п/п-к Макаров
Ответственный на КП - п/п-к Вилков
Температура ночью - 25-28°С
Температура днем – 37-40°С
Готовность – 4ч.40 мин.
План полетов: в 20.10 и 21.00 - облеты Ми-24;
в 20.00 и 2.20 по паре почтовиков Ми-8;
в 20.00 и 24.00 по три Ми-6.
План перелетов: в 20.10 Ан-26, к-р экипажа Завгородний
В 20.20 Ан-12, к-р экипажа Шемякин (забирает от нас АТИ штурмовиков)
В 20.30 Ан-12, к-р экипажа Окунев (забирает от нас С-24)
В 20.40 Ан-12, к-р экипажа Гулимов (везет нам двигатель ТВ3-117МТ).
Скорее всего, именно с последним бортом мы и улетели.
До сирены, которой отмечалось каждое пересечение самолетом воображаемой границы, где-то в глубине жила мысль: «Неужели все закончилось? Ведь будет несправедливо, если нас собьют именно сейчас, когда все почти позади!» Повезло…
11.09.2007г.
|
